Читаю Так говорил Заратустра.. вааще офигел, прочитав эту главку:
О дереве на горе
читать дальше
Заратустра заметил, что один юноша избегает его. И вот
однажды вечером, когда шел он один по горам, окружавшим город,
названный "Пестрая корова", он встретил этого юношу сидевшим на
земле, у дерева, и смотревшим усталым взором в долину.
Заратустра дотронулся до дерева, у которого сидел юноша, и
говорил так:
"Если б я захотел потрясти это дерево своими руками, я бы
не смог этого сделать.
Но ветер, невидимый нами, терзает и гнет его, куда он
хочет. Невидимые руки еще больше гнут и терзают нас".
Тогда юноша встал в смущении и сказал: "Я слышу
Заратустру, я только что думал о нем". Заратустра отвечал:
"Чего же ты пугаешься? С человеком происходит то же, что и
с деревом.
Чем больше стремится он вверх, к свету, тем глубже
впиваются корни его в землю, вниз, в мрак и глубину, -- ко
злу".
"Да, ко злу! -- воскликнул юноша. -- Как же возможно, что
ты открыл мою душу?"
Заратустра засмеялся и сказал: "Есть души, которых никогда
не откроют, разве что сперва выдумают их".
"Да, ко злу! -- воскликнул юноша еще раз.
Ты сказал истину, Заратустра. Я не верю больше в себя
самого, с тех пор как стремлюсь я вверх, и никто уже не верит в
меня, -- но как же случилось это?
Я меняюсь слишком быстро: мое сегодня опровергает мое
вчера. Я часто перепрыгиваю ступени, когда поднимаюсь, -- этого
не прощает мне ни одна ступень.
Когда я наверху, я нахожу себя всегда одиноким. Никто не
говорит со мною, холод одиночества заставляет меня дрожать.
Чего же хочу я на высоте?
Мое презрение и моя тоска растут одновременно; чем выше
поднимаюсь я, тем больше презираю я того, кто поднимается. Чего
же хочет он на высоте?
Как стыжусь я своего восхождения и спотыкания! Как
потешаюсь я над своим порывистым дыханием! Как ненавижу я
летающего! Как устал я на высоте!"
Тут юноша умолк. А Заратустра посмотрел на дерево, у
которого они стояли, и говорил так:
"Это дерево стоит одиноко здесь, на горе, оно выросло
высоко над человеком и животным.
И если бы оно захотело говорить, не нашлось бы никого, кто
бы мог понять его: так высоко выросло оно.
Теперь ждет оно и ждет, -- чего же ждет оно? Оно находится
слишком близко к облакам: оно ждет, вероятно, первой молнии?"
Когда Заратустра сказал это, юноша воскликнул в сильном
волнении: "Да, Заратустра, ты говоришь истину. Своей гибели
желал я, стремясь в высоту, и ты та молния, которой я ждал!
Взгляни, что я такое, с тех пор как ты явился к нам?
Зависть к тебе разрушила меня!" -- Так говорил юноша и
горько плакал. А Заратустра обнял его и увел с собою.
И когда они вместе прошли немного, Заратустра начал так
говорить;
-- Разрывается сердце мое. Больше, чем твои слова, твой
взор говорит мне об опасности, которой ты подвергаешься.
Ты еще не свободен, ты ищешь еще свободы. Бодрствующим
сделало тебя твое искание и лишило тебя сна.
В свободную высь стремишься ты, звезд жаждет твоя душа. Но
твои дурные инстинкты также жаждут свободы.
Твои дикие псы хотят на свободу; они лают от радости в
своем погребе, пока твой дух стремится отворить все темницы.
По-моему, ты еще заключенный в тюрьме, мечтающий о
свободе; ах, мудрой становится душа у таких заключенных, но
также лукавой и дурной.
Очиститься должен еще освободившийся дух. В нем еще много
от тюрьмы и от затхлости: чистым должен еще стать его взор.
Да, я знаю твою опасность. Но моей любовью и надеждой
заклинаю я тебя: не бросай своей любви и надежды!
Ты еще чувствуешь себя благородным, и благородным
чувствуют тебя также и другие, кто не любит тебя и посылает
вослед тебе злые взгляды. Знай, что у всех поперек дороги стоит
благородный.
Даже для добрых стоит благородный поперек дороги; и даже
когда они называют его добрым, этим хотят они устранить его с
дороги.
Новое хочет создать благородный, новую добродетель.
Старого хочет добрый и чтобы старое сохранилось.
Но не в том опасность для благородного, что он станет
добрым, а в том, что он станет наглым, будет насмешником и
разрушителем.
Ax, я знал благородных, потерявших свою высшую надежду. И
теперь клеветали они на все высшие надежды.
Теперь жили они, наглые, среди мимолетных удовольствий, и
едва ли цели их простирались дальше дня.
"Дух -- тоже сладострастие" -- так говорили они. Тогда
разбились крылья у духа их: теперь ползает он всюду и грязнит
все, что гложет.
Некогда мечтали они стать героями -- теперь они
сластолюбцы. Печаль и страх для них герой.
Но моей любовью и надеждой заклинаю я тебя: не отметай
героя в своей душе! Храни свято свою высшую надежду! --
Так говорил Заратустра.